Гвозди

Давно это было, когда задники к рамам, гвоздями приколачивали.

Я только-только вступил в СХ, и пытался быть затычкой каждой бочке, участвуя во всех выставках, мало-мальски мне подходящих. Даром, что всё это было тогда даром. Но, правда, через выставком. Тут подвернулся «портрет». Подумал, что не моё. Однако решил попробовать.

На секции графики, никого из мэтров не наблюдалось, и весь выставком состоял из двух человек, чем-то похожих на тех вертлявых студентов, которые встретили Фросю Бурлакову в консерватории.  Молодые люди щурили то один глаз, то другой, заслоняли ладошкой части картины, и с помощью собственных пальцев кропотливо сравнивали расстояния между носом, ртом, и подбородком портрета.  Я наблюдал за этими пассами знатоков, и, по своей пейзажно - крестьянской сущности, настороженно жался в угол. «Студенты», не дождавшись аплодисментов от вконец напуганного зрителя,  и наказали мне принести работу к развеске, в Михайловский замок, попутно сообщив, что в музее будут свои рамы.     

В означенный день, я выдвинулся к замку. Кругом слякоть, голые деревья, завязшие кронами в сизом полумраке, через который, грязной громадой проглядывался давно не крашенный Михайловский замок. Я несколько запаздывал.

- Ещё никто не расходился, - успокоила меня вахтёрша, иронично улыбнувшись, - Идите прямо, затем, по лестнице. А дальше, всё  сами услышите.

Миновав длинные залы, я шёл по тесной, тускло освещённой винтовой лестнице. Под сводами замка, эхом прозвучал сумрачный голос: «А это, ты, Мирон, Павла убил!» За поворотом мелькнул красный шарф, и сквозь крики звон шпаг, я, вдруг  услышал стук серебряных молоточков, который, с каждым шагом, становился всё громче, пока, наконец, не превратился в грохот парового молота.  Зажмурив глаза, я открыл дверь. Дьявольская перкуссия на мгновение стихла. В большой комнате, сидели мышки с молотками. Их было много. Присутствующие мельком взглянули на вошедшего, и продолжили вбивать гвозди в не окрашенные сосновые рамы.

Я  взял одну из свободных рам. Древесина у сосны мягкая, гвозди можно было вдавить любой плоской железкой, или, даже просто пальцами. Получалось гораздо быстрее, и без всякого грохота. Такой способ я освоил, когда приходилось заниматься оформлением по ночам.

 А народ всё стучал.  Рамы большие - 70х90, задники из тонкого упаковочного картона, а потому, гвоздей требовалось много, чтобы, хоть как-то придать акварелям благообразную прямоту. Вдобавок, длинный багет прогибался от каждого удара, не давая гвоздю зайти в древесину.

Я без труда оформил свою картинку, а затем пошёл по рядам, давать мастер класс. Народ смотрел, как гвоздь входит в раму как в масло, безучастно кивал головой, продолжая самозабвенно колотить молотками. Другого предположения, что данное занятие приобрело для них абсолютно медитативные формы, у меня не было.

Оставалось только не мешать, и уйти. По дороге, я отчетливо слышал, как мышки продолжали есть кактус, пугая тени цареубийц, и самого Павла Первого. Вахтёрша  отнеслась к моему скорому возвращению, с некоторым удивлением:

- Вы уже всё? – спросила она.